Звёздный двойник (Двойная звезда, Двойник, Мастер - Страница 33

* * *

Моё обучение по дороге на Марс показалось мне теперь детской забавой. Ролью я уже, в основном, овладел, и пока корабль шёл к Новой Батавии, трудился до седьмого пота. Нужно было восполнить пробелы в знаниях и подготовиться играть роль Бонфорта в любой обстановке. На императорских приёмах в Новой Батавии можно столкнуться с сотнями и даже тысячами людей. Родж собирался по возможности оградить меня от незапланированных встреч — их приходится избегать любому известному человеку, но тем не менее совсем избежать нельзя — популярность есть популярность, и никуда от неё не денешься.

Подобные танцы на канате делал возможными лишь ферли-хран Бонфорта — похоже, лучший из когда-либо создававшихся. Ферли был политическим представителем Эйзенхауэра ещё в двадцатом веке, если не ошибаюсь. Разработанный им способ личного общения политиков с целой кучей народу был так же революционен, как изобретённое немцами планирование боевых действий. Но я ни о чём таком даже не слыхал, пока Пенни не продемонстрировала мне ферли-хран Бонфорта.

В нём не было ничего, кроме людей. Да и во всём искусстве политики нет ничего, кроме людей. И хранилище это содержало сведения о каждом, или почти каждом из тех тысяч и тысяч, с которыми Бонфорт лично встречался на своём долгом пути наверх. В каждом досье было аккуратно уложено всё, что Бонфорт узнал о человеке от него лично. Абсолютно всё — любая мелочь, ведь как раз мелочи жизни мы ценим больше всего. Имена, прозвища жены, детей, домашней живности; увлечения, гастрономические пристрастия, убеждения, странности и всё такое. Затем обязательно следовала дата, место встречи и заметки о всех последующих встречах и разговорах Бонфорта с данным лицом.

Иногда прилагались и фото. Здесь не могло быть фактов «незначительных» — значение имело всё. Ведь, исследуя эту информацию, я изучал самого Бонфорта! Количество подробностей зависело от политической значимости данного лица. Порой они составляли самые настоящие биографии в тысячу и даже больше слов.

Бонфорт и Пенни всегда носили с собой мини-диктофоны, работавшие от тепла тела. Как только представлялась возможность, он надиктовывал впечатления на плёнку — в комнатах отдыха, по дороге — всюду, где оставался один. Если с ним была Пенни, записывали на её диктофон, вмонтированный в корпус наручных часов. Пенни даже не приходилось переписывать или микрофильмировать данные — две девицы Джимми Вашингтона и так почти ничего не делали.

Когда Пенни показала мне ферли-хран целиком — а он был и вправду велик; в каждой кассете умещалось по десять тысяч слов — и сказала, что всё это — сведения о знакомых мистера Бонфорта, я застонал. Верней, издал нечто среднее между стоном и воплем, чувства мои это выразило как нельзя лучше:

— Господи помилуй, малыш! Я же говорил, что такая работа — не для человека! Ведь жизни не хватит — всё это запомнить!

— Конечно, не хватит!

— Но ты же только что сказала: всё это — друзья и знакомые мистера Бонфорта!

— Не совсем. Я говорила: это то, что он хотел бы о них помнить. Хранилище нужно именно потому, что запомнить всё невозможно. Не беспокойтесь, шеф, вам вообще не придётся ничего запоминать. Я просто хотела показать вам, насколько полезен ферли-хран. Моя работа — следить за тем, чтобы у него перед встречей с кем-либо оставалась пара минут на просмотр досье. Будет нужно — я и вам подберу что требуется.

Пенни наугад выбрала кассету и вставила её в проектор. Досье, кажется, содержало сведения о некоем мистере Сондерсе из Претории, Южная Африка. Бульдог по кличке Снаффлз Буллибой; несколько неинтересных разновеликих отпрысков; в виски-сода выжимает лимон.

— Пенни, вы действительно хотите сказать, что мистер Бонфорт искренне желал бы помнить всё эти мелочи?! По-моему, слишком уж похоже на надувательство.

Вместо достойного отпора святотатцу последовал кивок:

— Я раньше тоже так думала. Но, шеф, посмотрите на это несколько иначе. Вы записывали когда-нибудь телефоны своих друзей?

— Ну конечно!

— Разве это — надувательство? Разве они так мало заботят вас, что вы не в состоянии запомнить их номера? Может, вы извиняетесь перед ними за это?!

— Ох, ладно, ладно! Сдаюсь. Убедила.

— Он рад был бы всё это помнить, если б мог. А раз уж не может, ферли-хран — не большее надувательство, чем запись в блокноте о дне рождения друга. Он, по сути, и есть гигантский блокнот, в котором записано всё. Вот вам приходилось когда-нибудь встречаться с действительно важными персонами?

Я напряг память. Великих артистов она явно не принимала в расчёт — хорошо, если вообще знала, что такие бывают…

— Встречался однажды с президентом Уорфилдом. Мне тогда лет десять или одиннадцать было.

— А подробности помните?

— Ну конечно! Он спросил: «Как тебя угораздило сломать руку, сынок?». Я ответил: «С велика упал, сэр!», а он сказал: «Я тоже раз так падал, только сломал ключицу».

— А как по-вашему, если б он был жив — помнил бы ваш разговор?

— Нет, конечно!

— Почему же, вполне мог! Скорее всего, у него было на вас досье. Их и на детей заводят — ведь дети растут и становятся взрослыми. Дело в том, что люди такого уровня встречаются с огромным количеством народа! Они просто не в силах запомнить всех. Но каждый помнит свою встречу с выдающимся человеком! Во всех подробностях, потому что для любого самая важная персона — он сам. Ни один политик никогда об этом не забывает, и потому просто необходимо иметь возможность помнить каждого так же подробно, как тот — его, это всего лишь — проявление дружелюбия, вежливости и теплоты. На них держится всё; по крайней мере, в политике.